«Апостольские послания» В. Н. Кузнецовой

В последние годы в России было опубликовано несколько современных переводов на русский язык книг Нового За­вета. Особенно активно в этом направлении поработала В.Н. Кузнецова: сначала вышел в свет ее перевод четырех евангелистов^[1], затем отдельной книгой послания св. Апостола Павла^[2], наконец недавно были изданы послания св. Иоанна Богослова.

Считая необходимым дать оценку этим переводам, мы остановим­ся здесь лишь на одном из них — переводе посланий Апостола Павла (который, впрочем, сама г-жа Кузнецова называет «письмами»). Ду­мается, перед нами тот случай, когда по одной части можно судить о целом, иными словами, знакомство с одним переводом В.Н. Кузнецо­вой позволяет составить представление обо всей ее переводческой деятельности. Как можно видеть из высказывания о. Александра Меня, прокомментировавшего перевод апостольских посланий, од­ним из главных принципов переводчика является стремление сде­лать текст максимально понятным для читателя: «Признавая, что лю­бой перевод в той или иной степени является интерпретацией ориги­нала, переводчики используют самые разные приемы и языковые ус­тановки… Так, в традиционном синодальном переводе сохраняется близость к церковнославянскому языку, что связано с чисто истори­ческими причинами. В.Н. Кузнецова идет по другому пути. Она стре­мится добиться максимального приближения к живому современно­му русскому языку. Отсюда отказ от архаизмов, от слов, изменивших сегодня свое значение… Были учтены достижения современной экзе­гетики и филологии, а также наиболее авторитетные современные пе­реводы».^[3]

Тем не менее необходимо отметить, что несмотря на обнадеживаю­щие слова о. А. Меня, даже самое беглое знакомство с переводом В.Н. Кузнецовой вызывает у читателя чувство недоумения. Удивляет уже само название книги, в котором послания св. Апостола Павла имену­ются не посланиями, а письмами. Слова «послания» и «письма», ко­нечно, синонимичны, но столь же очевидно, что по своему статусу и значимости священный текст не сравним с какой-нибудь частной пе­репиской, и это должно быть отражено в названии. Слово послание уже определенным образом настраивает читателя или слушателя, го­товит его к встрече с чем-то исключительно важным: ведь перед нами не просто текст, а текст священный, «премудрость», Слово Божие, чтение которого требует от человека благоговения, полного внима­ния и отвлечения от всего суетного. Однако В.Н. Кузнецова попросту игнорирует это различие в смысловых оттенках, заменяя традицион­ное слово послание на «более понятное» — письмо. Эта, казалось бы, незначительная замена сразу формирует у читателя отношение к «Письмам» как к чему-то совершенно обыденному. Возникает опасе­ние, что и весь перевод в целом представляет собой низведение свя­щенного текста на недопустимо низкий уровень.

При дальнейшем знакомстве с переводом эти предчувствия, к со­жалению, оправдываются. Возникшее поначалу недоумение, по мере чтения, не исчезает, но лишь усиливается. Временами вообще появ­ляется сомнение в том, что мы читаем Священное Писание. В отдель­ных местах переводчик вкладывает в уста св. Апостола Павла слова, которые, в лучшем случае, можно услышать от какого-нибудь экзаль­тированного и фанатичного сектанта: «Ведь есть много людей,… бол­тунов и обманщиков, по большей части из обрезанных, которым надо затыкать рот… это мерзавцы и бунтари, они не годятся ни на какое доброе дело» (Тит. 1; 10,16). «Эти люди, безмозглые, с фальшивой ве­рой, бросают вызов истине» (2 Тим. 3:8). «Галаты, глупцы, кто вас сглазил?!… Неужели вы так глупы, что начали с Духа, а кончаете люд­скими уставами?!…» (Гал. 3:1,3). «Повторяю еще раз: не принимайте меня за дурака! А если принимаете, то дайте мне еще немножечко по­быть дураком и чуть-чуть побахвалиться» (2 Кор. 12:11). «Я совсем помешался! Это вы меня довели!» (2 Кор. 12:11) и т.п.

Во время осуществления своей проповеднической миссии Апо­стол Павел, действительно, иногда был вынужден прибегать к доста­точно резким выражениям, ибо утверждение истины Христовой тре­бовало обличения людей, искажавших эту истину и упорством в сво­их заблуждениях наносивших вред Церкви. Однако в оригинальном греческом тексте апостольские обличения не носят оскорбительного характера; жесткость слов призвана отрезвляюще воздействовать на заблуждающихся и побуждать их к покаянию. В интерпретации же В.Н. Кузнецовой обличения Апостола превращаются в поношения, а местами и вовсе в базарную ругань. Переводчик как будто забывает слова того же Апостола Павла, в которых он указывает, какой должна быть речь христианина и, в особенности, пастыря: «Рабу же Господа не должно ссориться,… но с кротостью наставлять противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины» (2 Тим. 2: 24-25); «Ни­кого не злословить, быть не сварливыми, но тихими, и оказывать вся­кую кротость ко всем человекам» (Тит. 3:2). У В. Кузнецовой получа­ется, что Апостол Павел сам не исполняет того, чему учит других…

Вряд ли проповедь Апостола, преподнесенная в таком виде, спо­собна убедить неискушенного читателя. Трудно представить, чтобы читатель, открывая книгу, называемую христианами священной, и находя в ней те же выражения, которые он ежедневно слышит в авто­бусной давке, согласится признать ее текст — Откровением свыше: слишком уж это нам знакомо, слишком уж это приземлено… Мы уже не говорим о человеке церковном или хотя бы не совсем внешнем по отношению к Церкви; у такого человека процитированные выше вы­ражения могут вызвать лишь возмущение и активное неприятие.

Впрочем, маловероятно, что перевод В.Н. Кузнецовой предназна­чен для людей воцерковленных или образованных. Напротив, возни­кает впечатление, что переводчик представлял себе будущих читате­лей толпой в самом дурном значении слова: собранием людей мало­культурных и плохо воспитанных. Наверное, поэтому и «живой со­временный русский язык» перевода местами мало чем отличается от языка привокзальной площади. И в этом видится не только неуваже­ние к потенциальным читателям (дескать, к чему говорить с вами «высоким стилем», на хорошем литературном языке — вы этого все равно не способны понять), но и неуважение к самому Новозаветно­му Благовестию. В.Н. Кузнецова, как видно, убеждена в том, что при переводе священного текста важно лишь одно — сохранить смысл, а конкретные слова, которыми этот смысл доносится до читателя, мо­гут быть любыми. Но мы с подобным подходом никак согласиться не можем. Слова текста отнюдь не являются чем-то внешним по отноше­нию к содержанию; содержание заключено в словах, и использование неподходящих слов не может не придать неподобающую окраску со­держанию и не отразиться отрицательно на тексте в смысловом отно­шении. Это мы и видим в переводе В. Кузнецовой: использование в нем уличного языка явным образом профанирует священный текст и превращает его в «Письма», которые никак не способны вызвать к себе благоговейного отношения. На глазах у читателя происходит об­мирщение святыни.

Однако десакрализация новозаветного текста — это лишь одно, хотя и самое шокирующее, следствие стремления переводчика к «по­нятности» любой ценой. Примитивность языка и снижение стиля ли­шает перевод апостольских посланий всяких художественных досто­инств, впрочем, установка переводчика на «простоту и понятность» и не позволяет их ожидать. Не лучше обстоит дело и с содержанием. Использование Кузнецовой лексически скудного языка заметно обедняет «послания» в смысловом отношении. Взять хотя бы замену наиболее значимых и получивших специфически христианский смысл слов на новые. Такие — ставшие уже символами христианства слова — как «Завет», «Евангелие» (или «Благовестие»), «воскре­шать», В. Кузнецова с легкостью заменяет другими: «Договор», «Ра­достная Весть», «поднимать из мертвых». Совершенно ясно, что эти новые слова не имеют того богатства смысловых оттенков, которое присуще словам замененным. Так, «Завет» (греч. Διαθήκη) помимо договора может еще означать завещание, ненарушимое обетование, наконец, заповедь или повеление, и во всех этих значениях оно упот­ребляется в св. Писании.^[4] Поэтому термин «Новый Завет» не ограни­чивает отношения Бога и человека лишь заключением договора меж­ду ними, но и указывает на то, что союз их основан на непреложном Божием обещании и, кроме того, соблюдение Завета является зада­чей, поставленной Богом перед нами и требующей нашего усилия для ее исполнения. Но переводчик сводит все это богатство смыслов лишь к одному — договору, который, кстати говоря, у современного человека, скорее всего, способен вызвать представление о формаль­но-юридическом характере связи человека с Богом. Малоудачной также является замена «евангелия» (греч. Ευαγγέλιο: благая весть) на «радостную весть». Во-первых, «радостный» является лишь одним из производных значений греческого Ευ (хорошо, благо) и непонятно, почему переводчик предпочитает его основному. Во-вторых, смысл слова «радостный» значительно более узок, чем слова «благой». Эпи­тет «благой» в точности может применяться лишь по отношению к Богу как к подлинному источнику всяческого Блага. Стало быть, «благая весть» — это не просто любая весть, доставляющая нам ра­дость, а весть, исходящая от самого Бога и сообщающая о Нем Самом. Весьма странной выглядит и попытка В. Кузнецовой избавиться от глагола «воскрешать», и не только потому, что для его замены исполь­зуется довольно неуклюжее выражение «поднимать из мертвых». Ведь мы празднуем именно Воскресение Христово и как главный православный праздник Пасхи и, каждую неделю, как главное собы­тие седмичного богослужебного круга. Это слово постоянно употреб­ляется в богослужебных текстах, которые читаются и поются в церк­ви. Избавляясь в своем переводе от столь значительного в литургиче­ском отношении слова, В. Кузнецова, похоже, ориентируется на чело­века, не намеренного когда-либо переступить порог храма.

Последний пример показателен для всего перевода в целом: В. Куз­нецова создает текст, отрывающий читателя от церковного Предания и богослужения и уводящий его из Церкви к какому-то «индивиду­альному христианству». Избавляясь от славянизмов, которыми на­сыщен синодальный перевод, она разрушает связь между русским текстом Нового Завета и церковнославянским текстом, читаемом при богослужении. Но книги Нового Завета предназначены прежде всего для чтения при богослужении, во время соборной молитвы присутст­вующих в храме верующих, и поскольку богослужебным языком Рус­ской Церкви является славянский, то он и остается для Церкви глав­ным, — языком св. Писания и Предания. Русский перевод может спо­собствовать лучшему пониманию славянского текста, но он, вообще говоря, имеет лишь вспомогательное значение. С этой целью — для домашнего, внецерковного употребления — и создавался Синодаль­ный перевод. При этом, читая Новый Завет в этом переводе, мы по­стоянно чувствуем, что перед нами — то же Слово Божие, которое зву­чит для нас в храме на более древнем славянском языке, чего нельзя сказать о переводе Кузнецовой. В этой близости Синодального текста к языку церковного богослужения нам видится одно из его досто­инств. И мы никак не можем согласиться с мнением о. А. Меня, пола­гавшего, что эта близость вызвана чисто историческими причинами. На наш взгляд, она существует потому, что Синодальный перевод появился в недрах Церкви, его создавали люди церковные, исходив­шие в своей работе из св. Предания; недаром общее руководство де­лом перевода осуществлял выдающийся пастырь, святитель москов­ский Филарет (Дроздов).

Однако эта преемственность синодального текста по отношению к церковнославянскому видится В.Н. Кузнецовой как набор стереоти­пов, которые, по ее мнению, необходимо разрушить для большей «свежести» в восприятии текста читателем. Она стремится «сделать перевод как можно более непохожим на Синодальный, разрушить ав­томатизм читательских ожиданий и восприятий и тем самым актуа­лизировать текст. Отталкивание привычного русскому читателю об­раза евангельского текста стало, пожалуй, ведущим принципом пере­водчика».^[5]

Мы не будем здесь вдаваться в обсуждение того, допустимо ли во­обще в основу перевода полагать не желание как можно более точно и выразительно изложить на ином языке оригинальный текст, а стрем­ление «избавиться» от другого перевода, т.е. принцип не созидания (на основе), а разрушения основы. Заметим лишь, что настойчивое «незамечание» синодального перевода, видимо, не случайно сопря­жено у В. Кузнецовой с отходом от тесной связи со св. Преданием. От­сутствие же внутренней связи переводчика с Преданием неизбежно приводит его к произвольности в толковании мыслей Апостола Пав­ла и наводняет текст многочисленными богословски неточными вы­ражениями.

Возьмем для примера 8-ю главу Послания к римлянам, в которой Ап. Павел призывает христиан жить не по плоти, а по духу. В.Кузнецова переводит часто употребляемое Павлом слово σάρκξ (плоть) то как «плотская природа», то вообще как «наша собственная природа». По­смотрим лишь на один 6-й стих, чтобы увидеть, насколько такой пере­вод видоизменяет мысль апостола, заключенную в греческом тексте:

Оригинальный текст: toV gaVr frovnhma th’j sarkoVj qavnatoj, toV de frovnhma tou` pneuvmatoj zwhV kaiV ei*rhvnh

Синодальный перевод: помышления плотские суть смерть, а по­мышления духовные — жизнь и мир

Перевод В. Кузнецовой: жить устремлениями собственной приро­ды значит смерть, Духа—жизнь и мир.

Как мы видим, св. апостол Павел не употребляет слово «природа», чуждое иудейской культуре, в которой он был воспитан. Термин «природа» приходит в богословие значительно позже из греческой философии, в результате требовавшегося для борьбы с ересями ос­воения мыслью сути христианских догматов. Но с тех пор как это сло­во становится богословским понятием, имеющим вполне определен­ный смысл, и входит в Предание, его употребление в богословских текстах становится весьма ответственным делом, не допускающим легкомысленного подхода. В противном случае сразу возникает бого­словская двусмысленность, что мы и видим в тексте Кузнецовой. У нее получается, что Бог наделил человека природой, которая способ­на привести лишь к смерти. Но это справедливо только для человече­ской природы, поврежденной грехопадением, природы, в которой господствует стремление к плотским наслаждениям, что ясно выра­жено в словах апостола Павла. Употребление в переводе термина «природа» без этой оговорки может привести читателя к мысли, что человеческая природа вообще есть зло, но это совершенно не соответ­ствует христианскому вероучению. Поэтому гораздо вернее было бы передать слова апостола буквально, что и делает синодальный пере­вод. Отмежевание переводчика от Предания ясно прослеживается и в таких вещах, как, скажем, употребление им слова «гордость» в поло­жительном смысле. Однако это противоречит всей православной ас­кетической традиции, которая в этом слове видит вполне определен­ное значение, отличающее его от современного употребления в рус­ском языке. У свв. отцов «гордость» всегда означает пагубную страсть, поэтому, исходя из Предания, нельзя говорить ни о какой «допустимой» или «положительной» гордости.

Ограничимся лишь этими примерами, демонстрирующими, что в переводе В.Н. Кузнецовой в жертву «понятности» приносится слиш­ком многое, и зададимся вопросом, почему именно установка на «по­нятность» текста легла в основу нового перевода. Нам кажется, что эта установка возникла у переводчика не без влияния определенной кате­гории наших современников, которые, стоя за оградой Церкви, обра­щаются к находящимся внутри и настойчиво взывают: «Дайте нам по­нятное священное Писание, сделайте для нас понятным богослужение, приблизьте все это к современной жизни и современному человеку, и тогда, быть может, мы к вам присоединимся». В то же время люди, се­тующие на непонятность церковно-славянского языка или изобилую­щего славянизмами и архаизмами синодального перевода, без колеба­ний принимаются за изучение самых экзотических иностранных язы­ков, если это сулит им хороший заработок и карьерный рост. Оказыва­ется, суть дела заключается не в пресловутой «непонятности», а в не­желании сделать над собой усилие и переступить порог Церкви. Но это как раз и является тем, к чему призывает Бог человека. Если человек не устремлен внутренне к Богу, если в нем нет обращенности к Творцу, то никакой перевод не будет ему понятен, сколь бы понятной ни была бу­ква перевода. Св. Писание нельзя сделать понятным при помощи внешних средств. Для понимания Слова Божьего необходим постоян­ный труд молитв, усилия по очищению своего ума и сердца, а это долж­ным образом осуществляется только в Церкви.

Кроме того, нельзя говорить о понимании св. Писания «вообще». Известно, что существует ровно столько способов истолковать текст, сколько есть разных людей. Надо говорить не просто о понимании св. текста, но об истинном его понимании, ибо Писание выражает богоот­кровенную истину. Но истинное понимание Слова Божьего может дать только Дух Истины — тот же Святой Дух, Который вдохновлял священного автора и одухотворяет св. Предание. Предание и есть это непрекращающееся присутствие Духа Святого в Церкви. Поэтому и любой перевод, и любое толкование Св. Писания, чтобы быть истин­ными, должны исходить из Предания. А войти в Предание — это зна­чит войти в Церковь, жить Ее жизнью, участвовать в Ее таинствах, стать живым членом Тела Христова. Сделать это нелегко, для этого необходимо самопреодоление и послушание, это есть настоящий под­виг, требующий всей жизни. Но Христос и призывает нас следовать узким и трудным путем, потому что он ведет в Жизнь.

К сожалению, перевод Кузнецовой, как мы уже отмечали, вряд ли может способствовать вхождению читателя в Церковь, и потому не способен привести его к должному пониманию апостольских посла­ний, несмотря на свою внешнюю «понятность». Исходит В. Кузнецо­ва не из Св. Предания, а из чего-то иного — отчасти из библейской критики, но еще больше, кажется, «из себя самой». Читая ее перевод, мы никак не можем отрешиться от личности переводчика — настоль­ко назойливо в тексте подчеркивается ее подход, ее собственное пони­мание апостольских слов. Кроме того, свобода переводчика в интер­претации оригинала зачастую переходит ту грань, которая позволяет считать автором текста именно Апостола Павла, а не саму В. Кузнецо­ву. Поэтому рассматриваемое издание с большим правом могло быть озаглавлено «Письма В.Н. Кузнецовой (по мотивам посланий Апо­стола Павла)».

Однако наше критическое отношение к работе В. Кузнецовой не означает, что мы считаем излишними и бесполезными вообще всякие труды по переводу Св. Писания. Неудачные опыты г-жи Кузнецовой лишь показывают нам, насколько значительным делом является пе­ревод священного текста и какой ответственности, чуткости и благо­говения он требует от переводчика. Полагая, что текст нового перево­да во многих отношениях уступает синодальному, мы не хотим абсо­лютизировать и синодальный перевод, имеющий свои недостатки.

Работа по созданию более совершенного, более точного и художе­ственно ценного перевода непременно должна вестись. Нужно стре­миться и к большей понятности новозаветного текста, но стремление это не должно превращаться в человекоугодничество и заискивание перед читателем. Напрасны попытки человека своими усилиями при­влечь Небо к земле, смешать земное и суетное с небесным и вечным. Небо уже здесь — ведь Господь, «приклонив Небеса», сошел в мир и основал в нем Свою Церковь, в Которой пребывает с нами до сконча­ния века. Но небо не может смешаться с миром, лежащим во зле, Но­возаветное Благовестие открывает нам небесные истины, но оно от­крывает также нашу неспособность постичь эти истины в состоянии несовершенства и греховности, мешающих нам возвыситься к Небу. Поэтому оно призывает нас выступить из мира, одержимого страстя­ми, очистить свой язык, ум и сердце, ибо лишь чистые сердцем спо­собны узреть Бога. Это наша задача, и здесь нам не поможет никакой, даже самый лучший перевод. Именно понимание этого может сделать наши глаза видящими, уши — слышащими, а сердце — способным воспринимать и постигать Откровение.

Журнал «Начало» № 7 , 1999 г.

^[1]      Канонические евангелия. Пер. с греч. В.Н. Кузнецовой. Под ред. С.В. Лёзова и С.В. Тищенко. М., 1992.

^[2]      Письма апостола Павла. Пер. с греч. В.Н. Кузнецовой. М., 1998.

^[3]      Евангелист Иоанн. Радостная весть. Письма. Откровение. М., 1995.

^[4]    Полный церковно-славянский словарь. Сост. Г. Дьяченко, М., 1993, с. 190.

^[5]    См.: Канонические евангелия. Пер. с греч. В.Н. Кузнецовой. Введение С.В. Лёзова. М., 1992.