Проблемы перевода и особенности фразеологии «Лютеровской Библии»

Все, что я есть и могу дать, по Его милости и благодати…

М. Лютер «Послание о переводе»

 

Знаменитые девяносто пять тезисов, прибитые в 1517 году Лютером, тогда еще монахом-августинцем, к дверям собора в Виттенберге, посеяв раздор между богословами, подняли важнейший для того времени вопрос о посредничестве церкви в отношениях между человеком и Богом. Прямым следствием его трактовки Лютером яви­лась необходимость религиозного просвещения народа и доступность Священного писания как духовенству, так и мирянам. Нельзя, однако, утверждать, что идея создания немецкой Библии принадлежала одному только Лютеру. Библию переводили на немецкий и до него. Со времен создания Иоганном Ментелем в 1461 году в Страсбурге первой полной немецкой Библии до 1520 года было напечатано 14 верхненемецких и 4 нижненемецких перевода Библии. Наряду с этим существовало много переводов на немецкий язык отдельных библейских текстов и огромное количество преимущественно безымянных евангельских гармоний (Perikopenbücher), а также произведений дидактического характера [1]. Однако именно благодаря Лютеру немецкий язык «пополнил ряд «свя­щенных» языков (древнееврейский, греческий, латынь), в форму кото­рых облекалось Священное Писание» [2], потому что только после Люте­ра можно было говорить о начале формирования не только новой христианской конфессии, но и единого немецкого языка. Ко времени Люте­ра первая немецкая Библия Ментеля имела больше недостатков, чем достоинств. Современник Лютера Иоганн Матезиус писал, что в юно­сти читал эту Библию, но нашел ее всего лишь онемеченной латынью Вульгаты, а также темной и мрачной [3].

Особенности средневекового перевода, которыми, очевидно, в той или иной степени обладали предшествовавшие лютеровской Библии другие переводы, стоит упомянуть особо. С развитием христианства текст стали воспринимать как святыню и, следовательно, изменилось (по сравнению с античностью) отношение к переводу. Слово воспри­нималось как образ вещи, слово было иконично, и задачей переводчика было найти этот образ, эту икону в языке перевода, единственно не­расторжимую связь между словом и вещью, и тогда все будет перево­димо. Знак один, но у разных народов он видится под разным углом зрения. Поэтому логичным для средних веков был буквальный пере­вод или, как его называл медиевист Буланин, «пословный принцип перевода». Таким образом, сформировались следующие основные черты средневекового перевода [4]:

  1. Иконичность восприятия слова объясняет стремление переводчика сохранить все возможное в оригинале и линейность перевода. Однако поскольку не всегда находилась «икона» в родном языке, возникали кальки, переводческая транскрипция (т.е. соположение фонем двух языков).
  2. Переводчики-буквалисты не были наивными слепцами. Они создавали особый тип текста, главным критерием оценки которого была полнота соответствия доктрине. Важно было присутствие неизреченного в тексте. Непостижимость текста соответствовала трансцендентальности мировосприятия. Понятный полностью текст не признали бы, не было национальной специфики оригинала.
  3. Парадоксальным образом наряду с иконичностью слова су­ществовала возможность замены реалий оригинала местными реа­лиями (например, в поэтическом переложении Библии на древнесак­сонский язык в девятом веке «Heliand» («Спаситель») пустыня, куда удалился Христос, была заменена лесом).
  4. Переведенный текст мог перерабатываться; это связано с принципиальной анонимностью переводчика.
  5. Доля переводимых текстов в Средние века составляла до 99 процентов (один процент — создавали сами представители данно­го народа), что предполагало общность текстовой культуры.

Сделать Библию понятной и доступной христианам означало для Лютера прежде всего сделать ее понятной немцам: язык для него был «ножнами, в которых находится лезвие духа» [5]. Задача, которую он себе поставил, была не из легких — несмотря на развитие книгопечатания, немецкий народ, к которому обращался Лютер, был в основном неграмотен. Другое обстоятельство — обилие диалектов и условное деление страны на обширные языковые области — стало в свое время причиной появления нескольких вариантов перевода Библии и, как следствие, препятствием к становлению единого языка. Для Лютера была очевидна необходимость создания принципиально но­вого перевода Библии, позволявшего бы на простом, ясном и вдохно­венном, а главное, едином, немецком языке донести до народа Исти­ну, которая ранее если и была открыта, то только католическому ду­ховенству — в Вульгате.

В деле перевода Библии Лютер действовал как реформатор, отка­завшись взять за основу Вульгату. Прекрасное образование и собст­венная одаренность позволили ему дерзнуть переводить с древнеев­рейского и греческого. Взяв за основу орфографию и грамматику сак­сонской имперской канцелярии, Лютер начал с Нового Завета (не­зыблемость закона Ветхого Завета была в его понимании слишком тесно связана с непреложностью догматов католической церкви, по­этому обновление церкви следовало начинать с изучения Нового За­вета). Во время своего вынужденного пребывания в Вартбурге, укры­ваясь от преследований, в середине декабря 1521 г. он начал перево­дить и всего через одиннадцать недель закончил свой труд. В мае 1522 г. он взял готовую рукопись в Виттенберг и проработал текст со свои­ми сведущими в языках и богословии друзьями. В сентябре 1522 г. пе­ревод был уже напечатан и вошел в историю как «Сентябрьский за­вет» (Septembertestament).  Популярность Нового Завета в переводе Лютера была столь велика, что он сразу же принялся за перевод Вет­хого Завета. Уже в 1523 —24 гг. были изданы первые переведенные части: Книга Иова, Псалтирь и Книга Притчей Соломоновых. Книги Пророков переводились с 1526 г. на протяжении нескольких лет. К 1534 г. Библия была переведена полностью и издана в Виттенберге. Перевод пользовался таким успехом, что еще за пять лет до заверше­ния его Лютером печатники из других городов самостоятельно до­полняли его Библию частями, переведенными другими. По меньшей мере пять таких комбинированных версий перевода уже продавались в Германии, прежде чем Лютер закончил переводить Книги Проро­ков. Защищая свое творение от искажений печатников (единствен­ное, в чем Лютер, боровшийся чуть ли не за каждое слово, был готов уступить им, была орфография, так как в то время не существовало единой орфографической нормы), он начал ставить на обложку Биб­лии свой знак — «розу Лютера» (Lutherrose).

Помимо печатников и издателей, побуждавших Лютера еще более внимательно относиться к языку и точности перевода, немаловаж­ную роль сыграла конкуренция со стороны католиков. В то время как Лютер развивал собственную традицию перевода, католические «бу­квалисты» («Buchstabilisten») или продолжали «онемечивать» Вульгату, или, как это попытался сделать в 1534 г. Иоганн Дитенбергер, ла­тинизировать уже лютеровский перевод, т.е. приблизить его ориги­нальную лексику и синтаксис к веками заучивавшемуся синтаксиче­скому строю Вульгаты. Критику своего перевода со стороны католи­ков Лютер переживал более чем болезненно и излил всю свою ярость против досужих критиканов, а таких было немало, в «Послании о пе­реводе» («Sendbrief von Dolmetschen») 1530 г.: «Я познал, какое это искусство и труд — перевод — на собственном опыте… Они же не про­бовали этим заняться. Если кому-то не нравится мой перевод, он мо­жет не обращать на него внимания, и пусть дьявол отплатит тем, кому не нравится мой перевод и кто критикует его без моего ведома и разре­шения. Если он [перевод] нуждается в критике, я сделаю это сам. Если же я этого не сделаю, пусть они оставят мой перевод в покое. Каждый из них может сделать перевод, который устроит его, — какое мне до этого дело? Писаки и паписты могут оскорблять меня, но верные хри­стиане вместе со Христом, их Господом, благословляют меня» [6].

Попытки критиков потерпели неудачу, сторонников Лютера ста­новилось все больше и больше, в том числе и потому, что, работая над синтаксисом и построением фразы, он в первую очередь стремился к тому, чтобы целые отрывки легко заучивались наизусть, что станови­лось возможным только если текст звучал вполне по-немецки. Одним из самых ярких примеров является изменение порядка слов в молит­ве Отче наш: Pater noster qui es in caelis в переводе Лютера стало Unser Vater im Himmel (Наш отец на небесах), что придало этому обращению простоту и даже некоторую простонародность. Во время Реформа­ции во многом благодаря Лютеру даже крестьяне и ремесленники на­чали учиться грамоте. В этом заключалась суть переводческого мето­да Лютера — выразить смысл древнееврейского и греческого текста по-немецки, так как, по Лютеру, «слова существовали для смысла, а не смысл для слов» [7].

Перевод Ветхого Завета представлял собой значительную труд­ность. Приблизительно в конце XV века благодаря гуманистам была заново открыта важность знания древнееврейского для интерпрета­ции текста Библии, и здесь Лютер пошел вслед за ними. Он ставил древнееврейский выше всех остальных языков: в 1524 г. в предисло­вии к Псалтири было написано: «Древнееврейский язык столь богат, что ни один другой не мог бы его должным образом заменить» [8]. Книгу Иова, например, из-за особой возвышенности стиля, переводить было очень сложно, так как «язык ее столь могуч и великолепен, как никакой другой книги во всем Писании» [9]. В своем «Послании о пере­воде» («Sendbrief vom Dolmetschen») 1530 г. Лютер свидетельствует, что, работая над Книгой Иова, он, его ближайший соратник Филипп Меланхтон и Матфей Аурогаллус могли четыре дня биться над тремя строчками [10]. По степени сложности с Книгой Иова могла сравниться Псалтирь. Работа над Псалтирью требовала тем большего напряже­ния, что Лютер рекомендовал каждому использовать Псалтирь в ка­честве домашнего молитвенника и читать ее ежедневно.

Псалтирь, так же, как и Книга Иова, изобилует стилистическими фигурами, которые нельзя было переводить дословно из опасения по­терять смысл ради сохранения образности. Перевод Псалтири длился несколько лет, в него постоянно вносились поправки; работа над 23-им псалмом (22-ым в русском синодальном переводе) показывает, как Лютер постепенно все ближе подходил к наглядной образности древнееврейского оригинала и в то же время заставлял текст по-не­мецки звучать все лучше. Так, в первом издании 1524 г. начальные стихи псалма дословно звучали как «Господь — пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. Он посылает меня пастись там, где много тра­вы, и ведет меня к воде, которая меня освежает» («Der HERR ist meyn hirt, myr wird nichts mangeln. Er lesst mich weyden da viel grass steht, und furet mich zum wasser das mich erkulet»). После еще двух по­правок в последнем издании (1545) возник вариант, величавая про­стота которого придает тексту такую естественность, что эти стихи сохранились в современной немецкой Библии без изменений («Der HERR ist mein Hirte. Mir wird nichts mangeln. Er weidet mich auff einer grunen Awen Vnd furet mich zum frisschen Wasser» — «Der Herr ist mein Hirte, mir wird nichts mangeln. Er weidet mich auf einer grunen Aue, und fuhret mich zum frischen Wasser»). Интересно, что варианты не­мецкого и русского синодального перевода второго стиха этого псал­ма не вполне эквивалентны: по-русски он звучит как «Он покоит меня на злачных пажитях и водит к водам тихим», по-немецки же — «Он пасет меня на зеленых пажитях и водит к водам свежим».

Любопытно сопоставить и некоторые стихи 50-го (51-го в немец­кой Библии) псалма. Например, начало псалма: «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих из­гладь беззакония мои», — в современной лютеровской Библии звучит как: «Gott, sei mir gnädig nach deiner Güte und tilge meine Sünden nach deiner großen Barmherzigkeit», что дословно переводится как: «Боже, будь милостив ко мне по твоей [11] доброте и изгладь мои грехи по твое­му великому милосердию». Вполне вероятно, что императив «sei mir gnädig» употреблен здесь, чтобы избежать появления его синонима «erbarme dich meiner» («помилуй меня»), т.е. слова с тем же корнем, что и (die) Barmherzigkeit (милосердие), однако дальнейшие несоответст­вия (великой милости (доброте), беззакония (грехи), множеству щедрот (великому милосердию)), очевидно, следует объяснять, исходя из древнееврейского текста. Вероятно, по этой же причине имеет место несоответствие в начале следующего стиха: «Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня» — «Wasche mich rein von meiner Missetat, und reinige mich von meiner Sünde» («Омой меня от моего преступления (злодеяния) и очисти меня от моего гре­ха»). Следующие стихи дают еще большую пищу для размышлений; так, седьмой стих: «Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» («Siehe, ich bin als Sünder geboren,und meine Mutter hat mich in Sünden empfangen») переводится как: «Вот, я рожден как грешник, и мать моя зачала меня во грехах». Двенадцатый стих представляет собой особый интерес: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня» («Schaffe in mir, Gott, ein reines Herz, und gib mir einen neuen, beständigen Geist») — «Сотвори во мне, Боже, чистое сердце, и дай мне новый, устойчивый [стойкий, непоколебимый] дух» [12].

Стремление приблизиться к древнееврейскому оригиналу и в то же время недостаток в немецком языке эквивалентов, которые могли бы в полной мере отразить дифференцированную семантику древне­еврейской лексики, побудили Лютера развивать своеобразную тра­дицию словообразования в немецком (для обозначения абстракций ранее ею активно пользовались немецкие мистики [13]) — создавать сложные слова, большинство из которых без изменений вошли в со­временный вариант лютеровской Библии. Так, в Книге Притчей Со­ломоновых (4:24) сохранилось слово (das) Lastermaul («Tu von dir die Falschheit des Mundes und sei kein Lastermaul» — «Отвергни от себя лживость уст и лукавство языка удали от себя»); здесь опять-таки нельзя назвать эквивалентом русскому словосочетанию лукавство языка с точки зрения как структуры, так и значения: «sei kein Lastermaul» означает «не будь клеветником», хотя, если разложить (das) Lastermaul на компоненты и перевести их дословно, получится приблизительно то же «лукавство (порочность) языка (рта)».

Этим же способом словообразования Лютер пользовался и при пе­реводе Нового Завета; так, например, именно благодаря Лютеру вы­ражение «Wolf im Schafskleid» («волк в овечьей шкуре (одежде)»), Евангелие от Матфея, 7:15, стало достоянием немецкого языка. Этот пример иллюстрирует развитие тенденций словообразования до Лю­тера и в его собственном творчестве: еще в восточно-средненемецком переводе Бегейма (Beheim) 1343 г. имело место выражение schefinin cleidern [14], в варианте 1522 г. Лютер сохранил препозицию определе­ния в родительном падеже ! «…die zu euch komen schaffskleydern» (дословно — «которые приходят к вам в одежде овец»), что позволи­ло ему в варианте 1546 г. перейти к сложному слову: «Sehet euch für, für den falschen Propheten, die in Schafskleidern zu euch kommen, inwendig aber sind sie reißende Wölffe» («Берегитесь лжепророков, ко­торые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные») [15].

Одним из самых интересных примеров подобного словообразова­ния, принадлежащих перу Лютера, является пример с das Hohelied [16] (Песнь Песней). В данном случае Лютер отказался от дословного пе­ревода из Вульгаты («canticum canticorum»), который, в свою оче­редь, был дословным переводом древнееврейского «sir hassirim». Для передачи возвышенности, выраженной по древнееврейской тради­ции повтором исходного слова (как, например, «Хвалите Его, небеса небес…», Пс. 148:4) и, очевидно, по мнению Лютера, бывшей не совсем понятной простому народу, он воспользовался исконно немецкими корнями и создал слово, которое можно перевести как «высокая песнь» или «песнь высот(ы)» (от «hoch» ­- «высокий» и «(das) Lied» — «песня, песнь»). Тот факт, что это слово в современном немецком может использоваться как нарицательное в значении «гимн чему-ли­бо», «лучшее произведение художника, творца», свидетельствует о целостности восприятия его смысла и по сей день.

В современном немецком широко распространены сложные слова на библейскую тематику, такие как (der) Sundenbock («козел отпущения» , (das) Kainszeichen («Каинова печать»), (die) Feuertaufe («боевое крещение»), (der) Adamsapfel («адамово яблоко»), (das) Feigeblatt («фиговый листок»), (der) Judaskuss («поцелуй Иуды»), (der) Eckstein («краеугольный камень»), которые переводятся на русский фразеоло­гическими оборотами и являются эквивалентными последним по значению и сфере употребления. Интересно слово (der) Uriahsbrief (дословно — «послание Урии»), не имеющее эквивалентного фразео­логического оборота в русском и употребляющееся для обозначения дурной вести, приносящей несчастье или даже смерть тому, кто ее пе­редает.

Многие сложные слова подобного рода были образованы Лютером или вскоре после него, однако не всегда возможно установить их ав­торство; не исключено существование неологизмов, приписываемых ему, в устной народной традиции того времени (известно, что Лютер призывал своих помощников внимательно прислушиваться к народ­ной речи в поисках понятных, простых и емких слов и выражений). Не все неологизмы Лютера дожили до современности — по языковым причинам, однако, образы и понятия, выраженные ими, как основные библейские символы, единые для всех народов, остались неизменны. Так, например, в современной немецкой Библии, Псалтирь 119(118):19, сложное слово (der) Erdengast (дословно — «земной странник») оказалось разложенным на исходные компоненты : «Ich bin ein Gast auf Erden;) verbirg deine Gebote nicht von mir» («Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих»). Образ живущего на земле человека как странника в юдоли слез был широко распростра­нен в средневековых текстах, а затем в протестантских церковных песнопениях.

Создание неологизмов — только одна сторона вклада Лютера в обогащение лексики немецкой Библии [17]. Благодаря ему многие ста­рые слова получили новое значение если не в самой Библии, то через ее трактовку Лютером и его идей как богослова. Например, слово (der) Pfaffe, означавшее (католический) священник в миру, приобре­ло пренебрежительный оттенок (поп) в противовес слову (der) Pfarrer — пастор, (протестантский) священник. Столь частое у протестан­тов слово fromm означало до Лютера честный, правдивый, прилежный, а затем приобрело значение богобоязненный, благочестивый. К таким словам c переосмысленным значением предположительно можно от­нести [18] (der) Beruf (профессия), в средневерхненемецком означавшее «зов, призвание» и получившее привычное для современного немец­кого значение «служба, звание, деятельность». По учению Лютера ка­ждый призван к своей работе (деятельности) Богом, следовательно, она угодна Богу и должна восприниматься работающим как служе­ние. В связи с этим получило новое значение само слово (die) Arbeit (работа), которое в средневековом немецком в целом означало «мука, нужда». То, что для средневекового католика было «мучени­ем», становилось благословением для протестанта.

Известно, что подобного рода комментариями, которые должны были разъяснять суть его вероучения, Лютер сопровождал на полях свой перевод, что одновременно облегчило ему работу над катехизи­сом (1529), который был предназначен для образования детей, нового поколения протестантов, и поэтому нуждался в особой ясности и дос­тупности изложения.

Комментариями он пользовался и при переводе библейских по­словиц и поговорок, — именно эти комментарии в ряде случаев позво­лили установить авторство Лютера, точнее, доказать существование эквивалентных вариантов в народной традиции. Так, стих «Wo aber ein Aas ist, da sammeln sich die Adler» (Mф. 24:28) — «Ибо, где будет труп, там соберутся орлы» он пометил как уже существовавшую послови­цу; в несколько измененном виде она сохранилась и по сей день: «Wo ein Aas ist, da sammeln sich die Geier» («Где падаль — там и стервятни­ки»). Пословица «Wes das Herz voll ist, des geht der Mund über» (у Люте­ра « Wes das Herz vol ist, des gehet der Mund über») — «От избытка сердца говорят уста» (Мф и. 12:34) была зафиксирована еще в 15 веке, поэто­му Лютер предпочел этот вариант возможности дословно перевести из Вульгаты, о чем подробно писал в «Послании о переводе» [19].

Естественно предположить, что именно с появлением лютеров­ского перевода многие библейские пословицы и поговорки, не нуж­давшиеся в замене немецкими народными эквивалентами, получили не менее широкое распространение (зачастую претерпев незначи­тельные структурные изменения). К ним относятся такие известные фразы, как: Hochmut kommt vor dem Fall — Гордость предшествует па­дению (Притчи 16:18), (Und) es geschieht nichts neues unter der Sonne — (И) нет ничего нового под солнцем (Екклезиаст 1:9), Suchet, so werdet ihr finden — Ищите и обрящете (Мат. 7:7), Der Prophet gilt nichts in seinem Land — Нет пророка в своем отечестве (Мат. 13:57) и др.

Особого внимания заслуживают фразеологизмы немецкой Биб­лии или фразеологизмы, созданные по библейским мотивам и не имеющие эквивалентов в русской традиции. К ним относится, напри­мер, выражение «Benjamin der Familie» (переводится как «баловень, любимец семьи»), в то время как в английском есть выражение «Benjamin’s mess» («изрядная доля»); семантика этих выражений объ­ясняется значением древнееврейского имени Binjamin — букв. сын десницы, т.е.любимый сын.

Выражение langer Laban (досл. длинный Лаван), не имея эквива­лентов ни в русском, ни в английском, может быть, однако, отнесено к специфическим немецким фразеологизмам с библейской тематикой лишь с некоторой натяжкой в виду его спорной этимологии. Во-пер­вых, в Библии (Быт. 29) нет никаких свидетельств о росте Лавана, во-вторых, вполне вероятно, что это выражение, употребляемое пре­жде всего на севере Германии в значении неповоротливый, неуклю­жий, медлительный человек, содержит реликт кельтского llabi или lleban, которому соответствуют в английском глагол to lob (тяжело, неуклюже идти, бежать) и существительное lubber (большой неуклю­жий человек, увалень).

К специфическим немецким фразеологическим единицам с биб­лейской тематикой относятся и выражения, основанные на игре слов, например, nach Bethlehem gehen (идти в Вифлеем) = zu Bett gehen = идти в постель, ложиться спать, т.е. созвучие Beth- и Bett ведет к пе­реосмыслению значения первого выражения, которое может упот­ребляться в совершенно прозаическом контексте.

Как видно из приведенного выше примера, переосмысляться мо­жет сама ситуация употребления выражения. Например, в притче о богаче и Лазаре (Лука 16:29) Авраам говорит: «Sie haben Mose und die Propheten; die sollen sie hören» («У них есть Моисей и пророки; пусть слушают их»). Выражение же Mose(s) und Propheten haben (иметь Моисеяи пророков) употребляется теперь как Geld haben (иметь день­ги); переосмысление основывается, по-видимому, на созвучии Mose(s) (Моисей) и Moos (деньги) из синонимичной конструкции Moos haben, т.к. немецкое слово Moos предположительно восходит к древнееврейскому maoth (ср.идиш maos), что означает Pfennige, Kleingeld (пфенниги, мелочь).

Фразу «O Herr, er will mich fressen!» (досл. «Господи, он хочет по­жрать меня!»), Товит 6:3 немецкой Библии [20], теперь употребляется шутливо, если кто-либо зевает с широко раскрытым ртом, или же про­сто говорится «Tobias sechs, Vers drei»(«Товита шесть, стих третий»).

Многочисленная толпа гостей может быть встречена словами «Dass mein Haus voll werde!» («… чтобы наполнился дом мой» или « Чтобы мой дом был полон!»), Лука 14:23.

Как видно, приведенные примеры не лишены интереса и, в силу своей уникальности, свидетельствуют об особом отношении немцев к Библии — здесь чувствуется протестантская простота и отличное знание текста, чему, безусловно, способствовало добросовестное изу­чение Библии, к которому призывал Лютер и которое стало возможно именно благодаря ему.

На становление общенациональной нормы немецкого языка, раз­витие книгопечатания и, как следствие, распространение образова­ния в Германии Библия Лютера оказала ни с чем не сопоставимое влияние. В короткий период с сентября 1522 г. и до смерти Лютера в феврале 1546 г. было выпущено более 400 изданий Библии. Из них 101 только в Виттенберге. Книгопечатники Аугсбурга напечатали 61 издание, Страсбурга — 46, Нюрнберга — 39, Эрфурта — 32, Базеля — 27, Лейпцига — 25 огромными по тем временам тиражами еще при жизни Лютера. На лютеровской Библии 1984 года издания (она так и называется — die Lutherbibel), переработанной и изданной Евангели­ческой церковью в Германии, добросовестно снабженной всевозмож­ными глоссами, пояснениями, цветными картами и даже предполо­жительной хронологией написания каждой отдельной книги, красу­ется роза Лютера.

Т.В.Ярцева, М.П.Клочковский

Журнал «Начало» №6, 1998 г.


[1]      Бах, Арнольд. История немецкого языка. М. 1956 С 169

[2]      Arndt, Erwin. Brandt, Gisela. Luther und die deutsche Sprache. Leipzig 1983 S. 27

[3]      Ebenda. S. 42

[4]      Подробнее об этом см. : И.С. Алексеева. Основы теории перевода. — Спб: Ин-т иностр. Яз., 1998. — с. 9-20 Разделы “История перевода в Европе (I-XV века)”, “История перевода в Европе (XVI — XIX века). Здесь — с. 10

[5]      Цитируется по: Бах, Арнольд. Там же. С 171

[6]      “Sendbriefvon Dolmetschen” in: Dr. Martin Luthers Werke, Weimar 1909, Bd.30 S.635

[7]      Цитируется по: Arndt, Erwin, Brandt, Gisela. Ebenda. S 78

[8] Ebenda.

[9]      Ebenda.

[10]    Ebenda. S 80

[11]    В лютеровской Библии притяжательные местоимения “твой”, “мой”, употребляе­мые по отношению к Богу, пишутся с маленькой буквы, поэтому при попытке дословно­го перевода данного псалма имеет смысл сохранить орфографию оригинала.

[12]    В Новом Завете также встречаются интересные несоответствия, например, в Еван­гелии от Луки 1:28-29: “Ангел, вошед к ней, сказал: радуйся, Благодатная! Господь с То­бою; благословенна Ты между женами» (“Und der Engel kam zu ihr hinein und sprach: Sei gegrut, du Begnadete! Der Herr ist mit dir!» — “И ангел вошелкней и сказал: Приветствую тебя, Благодатная! Господь с тобою!»;“Она же, увидевши его, смутилась от слов его и размышляла, что это было за приветствие» (“Sie aber erschrak uber die Rede und dachte: welch ein Gru ist das?») — “Она же испугалась [этой]речи и подумала: Что это за привет­ствие?»

[13]    Бах, Арнольд. Там же. С. 126

[14]    Имеются примеры еще более раннего употребления этого выражения, в т.ч. в нази­дательном стихотворении “Renner” (1296-1309) Гуго фон Тримберга и в “Блудном сыне” Буркхарда Вальдиса: “Wan der wulf wil roven gan/ so tuet he shaps kleder an” (“Ко­гда волк собирается на охоту, он надевает одежду овец”), см. Bottcher, Kurt, Berger K.H., Krolop, Zimmermann. Geflugelte Worte: Zitate, Sentenzen u. Begriffe, in ihrem geschichtlichen Zusammenhang. Bibliographisches Institut Leipzig 1981.

[15]    Эта фраза, за исключением незначительных орфографических поправок, без изме­нений сохранилась в современной немецкой Библии и вполне эквивалентна русскому переводу.

[16]    Или das Hohe Lied

[17]    Словарь Лютера был наименее понятен для его читателей в западной и южной Гер­мании, поэтому первые издания лютеровской Библии в Страсбурге, Аугсбурге и Базеле сопровождались словарями, переводившими Лютера на верхненемецкий (южнонемец­кий) язык. Особым успехом пользовался словарь при Библии, изданный Адамом Петри в Базеле (1523 г.). Подобного рода словари позволяют проследить начало процесса лек­сической унификации языка. Так, например, в противоположность южнонемецким диалектальным словам bidmen, gesprackelt/gescheckt, (der) Buhel, (die) Leftze в совре­менный немецкий прочно вошли соответственно лютеровские beben (дрожать), bunt (пестрый), (der) Hugel (холм), (die) Lippe (губа). См. Жирмунский В.М. История не­мецкого языка. М. 1965 С.82

[18]    Arndt, Erwin. Brandt, Gisela. Ebenda. S 210

[19]    Arndt, Erwin. Brandt, Gisela. Ebenda. S 216

[20]    В немецкой (по крайней мере, протестантской) Библии Книга Товита считается апокри­фом; не все ее стихи совпадают с русским переводом. Приведенная в примере фраза отсутст­вует в русском тексте.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.