О.Е. Иванов. Стихотворения
Отзыв на книгу О.Е. Иванова «Стихотворения», СПб., 2002.
Самым значимым достижением русской культуры, бесспорно, является художественная литература 19 века. Именно она стала визитной карточкой и тем восклицательным знаком, которым русская культура заявляет, что она есть! Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Гоголь — и еще много больших имен можно поставить в этот ряд — утвердили не только бытие русской культуры, но и задали ей высочайшую планку, которая по сей день остается мерилом ко всему, что к ней (культуре) причастно. Золотая пора русской литературы — это камертон, которым поверяется достоинство того или иного автора и его произведений. Это такая же вершина мировой литературы, как у греков скульптура, а у немцев философия. Это то, что нас роднит и делает равными с западноевропейской культурой. Это то, что позволяет нам смело говорить о своей культурной принадлежности. Я русский — это не пустое звучание, потому что у нас есть то, что достойно не только внимания, но и восхищения.
Однако эта же планка, так высоко установленная великими писателями 19 века, больно бьет по рукам тех, кто возьмется дерзнуть написать нечто, что назовет словом «роман» или «стихотворение». Наверное, этим, в некоторой степени, и объясняется тот факт, что литературы сегодня в 21 веке в России нет. Нет, не из-за того, что планка слишком высока, недосягаема, а потому, что мы ее не в силах более достичь. Россия утратила путь восхождения. Но утрата не означает, что его нет. Она (утрата) лишь констатирует факт нашей слепоты и бездеятельности.
Мы привыкли, что стихотворение — это нечто, что, будучи прочитанным, может вызвать нечто великое, но глубоко притаившееся (патриотизм, героизм и т.п.) в душе у читателя. Выразить глубину культуры и красоту бытия. Поэзией можно всколыхнуть свое застывшее состояние, вернув ему силу действия. Не случайно в 19 веке поэзия звучала повсюду: на балах, вечерах, создавались литературные кружки. Поэзия — это то, что схватывает суть реальности, суть времени, но, опираясь на фундамент самосознания и культурного саморазличения, дает выход и способ преодоления твоей замерзшей душе. Более того, она заявляет о чем-то гораздо большем. Она выявляет тебя. Не случайно ведь влюбленные сочиняли стихи и читали их своим возлюбленным. Именно поэзия позволяла тебе явить себя той, кто был дорог твоему сердцу. Явить свое «Я» и то, чего ты стоишь в качестве «Я». И если поэт был достоин и до конца честен, то мог надеяться на достижение того, что до конца дней будет способно придать ему силы и уверенности в себе. Поэт, окрыленный признанием, творил, будучи готов горы свернуть на своем пути, шел в бой, не боясь быть убитым, умирал, но смерть не страшила его, ибо уже раньше она была им побеждена.
Да, великое дело — поэзия!..
И вот я открываю книгу «Стихотворения» Олега Евгеньевича Иванова, весь преисполненный желания приободриться, встрепенуться, увидеть нечто, что сокрыто от меня, увидеть Россию, увидеть жизнь… Воспитанный на воспоминаниях о великой России, о Пушкине, Лермонтове, я с первых же строк попадаю в нечто, где эти великие имена как-то неуместны. Я с удивлением смотрю, читаю и перечитываю написанное и понимаю, что этим двум именам нельзя даже жить в моей голове:
Решимость нашу подкрепим делами
И поклянемся партии родной,
Что если мир не отстоять ногами,
Готовы мы стоять вниз головой…[1]
Все действительно перевернулось, перевернуто. Я готов был кричать в ужасе от прочитанного и захлопнул книгу. И в этот же миг представил себе, как бы отблагодарила меня моя возлюбленная, зачитай я ей в парке или в саду при свете луны не что-нибудь из любовной лирики Пушкина, а строчки Иванова?
И мои волосы, конечно, встали дыбом, когда ответ на этот вопрос не заставил себя долго искать. Ей ведь было бы все равно. Она все равно одарила бы меня своим вниманием, и наши отношения не изменили бы свой прежний статус. Ей было бы все равно, Лермонтов ли, Пушкин или Иванов, потому что ей дела нет до поэзии. Она бы просто сказала, что я такой смешной и забавный и что она никогда раньше таких, как я, не встречала. Ей было бы действительно все равно… И в этот же миг, гонимый страстью, я сказал бы самому себе то же самое: да, собственно, и мне все равно! И тогда во мне бы обнаружил себя сегодняшний русский, безразличный и все уравнивающий. Но только равенство это не между Ивановым и Пушкиным, нет! Это равенство между мною и ничто. Безумие стало бы моим «Я». Но вот только не «безумство храбрых», которому пели песни. А то безумие, о котором пишут:
Я и сам герой Советского Союза —
Головы лишенный человек [2].
Мир изменился. Изменился он настолько, что в нем нет места великим поэтам. Вместо них мы превозносим спортсменов, политиков, актеров[3], кого угодно, но только не тех, кто творит. Сегодняшний мир не нуждается в Пушкине, Бахе, Рембрандте… Наверное, поэтому нужно искать иной путь, путь где этим личностям место есть. И, как ни странно, я его нашел там, где все, казалось, его отрицает — в книге О.Е. Иванова «Стихотворения». Вы скажете противоречие! И я соглашусь с вами, но добавлю лишь одно: добро пожаловать в сегодня! Добро пожаловать туда, где
Великое «Нет» в наших малых примерах —
Преддверье к великому «Да». [4]
Русская литература не была бы столь великой, если бы ее величие не раскрывалось нам всегда. Она великая не только потому, что она такою была, но и потому, что ее величие вне времени, оно (величие) есть всегда. Именно литература дает ключ, который способен понять всю утопию, весь страх и ужас (иногда и омерзение), которые огромным, сплошным потоком полились на меня, открывшего «Стихотворения» О.Е. Иванова. Именно она позволила сохранить нить, раскручивающую запутанный клубок души автора. Поэтому я и предлагаю пройти со мной и увидеть то, что сокрыто, увидеть то, что осталось, увидеть того, кого не должно было быть.
Я помню, как юным мальчишкой (мне было около 15 лет) листал книги в родительской домашней библиотеке и мне показалось интересным одно стихотворение. Оно было простым и незатейливым, но в то же время представилось отчего-то очень важным для меня. Я выучил его тогда наизусть и вот уже 15 лет я всячески пытаюсь уразуметь его важность для меня. И только когда, закрыв в первый раз Иванова (ну, это же не Пушкин), я вспомнил некогда заученное и так трепетно хранимое, когда прочитанное наложилось на то, что хранилось в моей душе, только тогда мне многое стало ясно. И в этой ясности я удивлялся тому, что почти 200 лет назад Федор Иванович Тютчев одним своим стихотворением описал то, что явил Олег Евгеньевич Иванов сегодня. Судите сами:
Она сидела на полу
И груду писем разбирала —
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала —
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела —
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело…
И сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой —
И сколько горестных минут,
Любви и радости убитой…
Стояла, молча, в стороне
И пасть готов был на колени, —
И страшно-грустно стало мне,
Как от присущей милой тени…[5]
Разве этот стих не является аннотацией ко всей книге «Стихотворения», написанной автором по «горячим следам» разворачивающейся на его глазах истории? Но буквальное прочтение Тютчева здесь ничего не даст, лишь увидев в героине аллегорию прочитанного у Иванова, мы раскроем всю глубину времен второго и прозорливость первого. Явив нам, тем самым, и величие русской литературы и доказав, что сегодня ей нет места, тем самым разрешая зафиксированное выше противоречие. Когда мы, например, читаем у О.Е. Иванова такие строки:
Пока на флаге века
Плешивый истукан,
Спасенье человека —
Обломова диван.
Когда же мир проснется
С кровавой простыней,
Диван тот возвратится
В сияющий покой.
И в нем, сменив начинку
Московского Кремля,
Свободною пылинкой
Уляжется Земля.[6]
На первый взгляд, между стихами Тютчева и Иванова мало общего. И это не удивительно, ведь больше века лежит меж ними. Но связь все же есть, и она более чем очевидна. «Диван Обломова» — это логическое продолжение стихотворения Тютчева, для героини которого письма есть не что иное, как та история, которую она прожила, которая была ее жизнью. И пусть теперь для нее любовь и радость остались в прошлом, но они были пережиты ею. Она радовалась, она любила! Это ее прожитая жизнь. А что осталось спустя сто лет? Ничего. Нет ни любви, ни радости в жизни той страны, историю которой она собою представляла. Остался лишь диван — «Диван Обломова» в стране Обломова. В стране, где, наверно, лучше ничего не делать, но при этом иметь хоть что-то (даже если это что-то всего лишь диван), чем творить то, что мы творили в ней последние 100 лет. А творили мы ужас суицида. Но остались те, кто выжил. И именно кто-то из них увидит очевидный факт того, что Иванов заполнил своими стихами то троеточие, которое так прозорливо оставил Тютчев в конце своего стихотворения.
У Иванова нет величия ни в форме, ни в содержании. Одни сплошные нечистоты и в строках, и меж ними. Но весь ужас не в том, что это слог автора, а в том, что он всего лишь достаточно честен в подборе слов, говоря о той реальности, в которой пребывает. Он не старается, как большинство его сверстников, завуалировать содержание за высокой и цветной оберткой «нового времени» или «духа сего дня». Он просто все называет своими именами, оттого и рождается «оно».
Так что усмирим свой протест, и мы увидим историю. Историю, которая сегодня именуется «эпохой перестройки», историю, свидетелем которой стал автор. Историю, которую многие из нас творили сами, но которую в большинстве своем никто не понимал. А если бы попытался это сделать, то нашел бы иное слово, достойное с такой же краткостью выразить суть того, что творилось? Историю, так схожую с теми письмами, которые отбрасывает от себя героиня Тютчева. Но ту историю, которая все же свершилась и которую мы уже не в силах отбросить. Она есть факт нашего «сего дня». И единственное, что нам осталось — это понять, что же произошло. А произошло именно «оно». А это «оно» и есть «дух нашего сегодня» (потому как «сегодня явно» с душком). Мы же должны четко разделять, а не ставить равенство между тем и другим, между днем и тем, чем он сегодня является. Не для того, чтобы говорить о том, что было, а для того, чтобы не жить в том, что мы стесняемся даже называть, чтобы это не стало и нашей с вами реальностью.
Но если это история, то о чем же она повествует? Да, она полна фактов, имеющих для потомков большое значение. Да, в ней множество событий, которые разворачивались прямо на глазах Олега Евгеньевича и которые эту историю собой представляли. Да, она полна имен … Впрочем, имен-то в ней и нет. Вернее сказать, есть имя, которое эту книгу делает поэзией, оно одно — это Имя. Остальное же это отношение Имени к… И имя это есть сам автор. Вот то, чего лишена наша с вами история сегодня — она лишена имен, она лишена лиц, скрывающихся за этими именами. В ней нет нас с вами— людей. В этом состоит фундамент и ключевая точка стояния автора — он сам, человек, но живущий там, где нет больше никого, там, где он один. И в этой среде он вынужден жить, хочет он того или нет. Никто его не спрашивает. Да и кто может спросить, если нет того «кто», которому только и дарована эта возможность спрашивать? Поэтому автор лишь молча стоит в стороне и наблюдает, как пишутся письмена истории, цена которых — ничто. Цель которых — стать сразу же отброшенным пеплом, после которого нужно мыть руки, чтобы они не оставались черными.
Там, где не должно было бы быть такого, там, где уничтожалось все, что могло бы привести к жизни, там, где, казалось бы, все выжжено, там неожиданно рождается имя! А обладателю имени положено оценивать. Не судить, нет — это не человеческое право, но оценивать и ценить. Ценить то, что достойно именуемого человеком, а что нет. Иванов не понятен без тех, кто знает, что такое любовь и радость, равно как без Иванова останется не совсем ясным, как они оказались убитыми. Имея связь с великой русской культурой, он был рожден там, где ей уже нет места. Но именно эта связь помогла ему понять и увидеть, отобразить и передать нам то, что бесценно — опыт того, как остаться человеком там, где уже никого нет.
Да, у Иванова речь о пути не от Рима до Парижа, а от пивной лавки до ликеро-водочного магазина. Но второе лишь для тех реальность, кто не хочет видеть и не хочет знать, что есть иные пути. Автор видел тень сквозь толщу лжи и обмана. И именно в этих тенях он смог разглядеть иные пути, хотя и шел путем советским. Автор видел и выжил, он остался тем, кем и должен быть — человеком, личностью. И эта личность дала нам оценку, свою оценку тому, что происходило в конце 1980-х годов и продолжает происходить сегодня в начале 2000-х. Его время не отличается от нашего, оно не изменилось сегодня, оно просто застыло в той точке, к которой так рьяно и фанатично стремилась страна все последние 100 лет. И автор дает нам ключевое слово, отражающее нашу реальность, но скрываемую целый век под оберткой «прекрасного будущего». Оно наступило — это долгожданное «прекрасное будущее». «Оно» наступило, товарищи!!!
От нас же, живущих сегодня, требуется только одно: либо признать, что мы все есть ничто, и тогда Пушкин нам не нужен, либо, осознав реальность, искать выход. И выход этот только один — стать человеком! Но только человек и знает, как быть человеком, а значит, именно его нужно искать за завесой самообмана. Именно его (человека) нужно вопрошать: как нам быть теми, кем мы должны стать?
Иванов им стал. Остался человеком там, где таких, как он, единицы. Меж строк звучит его имя. В суждениях своих он нам говорит о себе. Но только тот, кто помнит, что и он сам тоже Имя, только тот и в состоянии услышать Олега Евгеньевича Иванова.
Журнал «Начало» №30, 2014 г.
[1] Иванов О.Е. Стихотворения. СПб., 2002. С. 7.
[2] Иванов О.Е. Цит. изд. С. 25.
[3] Это не значит, что среди них нет достойных уважения. Они есть, но мы сместили взор с «кого» на «что»; нас привлекает род деятельности, а не тот факт, что человек задает ей реальность.
[4] Иванов О.Е. Цит. изд. С. 234.
[5] Тютчев Ф.И. Лирика. М., 1966. Т. 1. С. 174.
[6] Иванов О.Е. Цит. изд. С. 200.