Между буденовкой и шапкой Мономаха

И.Л. Солоневич

Имя И.Л. Солоневича, как и его политическую, историософскую мысль, без всякого пренебрежения («богатыри, не мы»), можно отнести ко второму ряду мыслителей русского зарубежья. Интеллектуальный, идейный, культурный вклад Солоневича по сравнению с классиками жанра Н.А. Бердяевым, И.А. Ильиным, Ф.А. Степуном, Г.П. Федотовым весьма скромен. Это не надо воспринимать как уничижительную констатацию, нечто богатырское было и в Солоневиче, и не только потому, что он занимался спортом. Читая биографию Солоневича (и не только его), мемуары русского зарубежья, эмигрантскую прессу, книги, написанные между двумя войнами (разными людьми, иногда диаметрально противоположных позиций), диву даешься, как русские изгнанники, у которых отняли все и у которых осталось, казалось бы, так мало (по нашим сегодняшним запросам) — жизнь и свобода, — обнаруживали поразительную волю, вкус, интерес к самоорганизации, к творчеству, к слову в многообразии его измерений.

Обращаясь к жизни этой альтернативной России, рассматриваешь старые ее фотографии, снятые в величественно-постановочной манере, где лица представителей разных сословий — дворян, крестьян, мещан, даже рабочих, их позы — приобретают благородство, осанку. Не скажешь, что все они красивы, но человек с фотографии несет себя, свое духовное естество в остановившемся мгновении вечности.

Лица эмиграции рождают сходные чувства — некоторая усталость, настороженность, но и воля в глазах и лицах, то же духовное несение себя, не как индивидуальности, а как долга, духовного достоинства. Коротенькие парижские брючки, пиджаки на плечах тех, кому так шли погоны, только подчеркивают это ощущение.

И какие разительные перемены в нас сегодняшних, как мы изменились, кажется, сам антропологический тип другой. Но что ушло по-настоящему, так это несение своей духовной сущности. Мы видим сами себя как сумму состояний, как механическое единство глаз, носа, прически, одежды. Все мы были под пятой тоталитаризма, последствия которого мы не можем не замечать ни в себе, ни в окружающей нас действительности. Наши «духовные сущности» деформированы, и это требует от нас постоянной самопроверки, самоконтроля, того, без чего еще Сократ не мыслил своего существования: «Беседовать о доблестях и обо всем прочем, …пытая себя и других, есть к тому же и величайшее благо для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека».^[1]

«Пытать себя и других» значит внимательно относиться к словам и мыслям. Мы не можем с легкостью оперировать категориями: «империя», «народная монархия», «национальная идея» и пр., — иначе мы обречены продолжать духовное растление нашей страны.

Однажды пишущий эти строки, будучи на концерте, организованном стараниями воспитанников и наставников N-ской православной школы, услышал знакомый мотив «С чего начинается Родина…». Советская патриотическая лирика определенно диссонировала с церковными песнопениями и стихами про Царя-батюшку, страстотерпца Николая Александровича и его семью, — думалось, неужели и буденовку в шкафу не постыдятся найти, но нет, вместо буденовки «чудесным образом» была обретена икона прп. Сергия.

Вопреки известной мудрости, слово из песни можно не только выбросить, но и заменить на прямо противоположное. Действительно, зачем хорошей мелодии и «душевным словам» пропадать, да и дети, чистые создания: им что буденовка, что преподобный Сергий — все одно, нечто светлое, сказочно далекое. В этой, казалось бы, благожелательной замене тогда поразила какая-то прямо-таки дьявольская усмешка. Читая, слушая нашу околоцерковную патриотику, где историософия и геополитика — самый востребованный жанр, ловишь себя на подобном же ощущении. Неглупые люди громоздят «Оссу на Пелеон»^[2] правильных, но пустых, ничего не значащих, никаким смыслом не обеспеченных слов, не обеспеченных «несением себя», лишенных экзистенциальной достоверности.

Солоневич еще мог «беседовать о доблестях», но мог и говорить очевидные глупости, давая из экзотического Буэнос-Айреса рецепты, как обустроить Россию, но его слова, в отличие от многих наших слов, обладали, по меньшей мере, экзистенциальной убедительностью, цельностью его духовной сущности, которой лишены мы, готовые «с легкостью в мыслях необыкновенной» путать буденовку с прп. Сергием. Для нас по-прежнему существуют только дежурные идеологемы, заменяющие в нашем сознании и историческую правду, и правду Божию. Совмещение чела действующего президента или его преемника с шапкой Мономаха, о чем пишет И. Амбарцумов «как о чем-то само собой разумеющемся», — одна из таких подмен, говорящих об отсутствии исторической памяти и духовной трезвости. Эта шапка не для постсоветских лидеров. Не про нас, не про подавляющее большинство нашего общества монархия.

Если верно, что короля играет свита (не только придворные, но и в целом общество), то трагическая история последнего Государя показала, что та старая Россия, где монархия была многовековой традицией, обрываясь в революционную катастрофу, не захотела «играть короля», увидев в помазаннике Божием всего лишь гражданина Романова.

Кого мы можем «сыграть» теперь: генерального секретаря, псевдоотца нации, «бывающего подчас жестоким и деспотичным», окруженного авантюристами из «органов» и политтехнологами, «богоданного вождя», благословляемого Церковью, но к Церкви не имеющего ни малейшего отношения (как большинство наших номинально православных сограждан). Не получится ли так, что, «залезая в шкаф» за иконой, мы найдем там буденовку?

В аберрациях И. Амбарцумова есть вина Солоневича. Ошибка в механистичности историософской посылки, в искушении идеократией, для Солоневича это выражается в подчинении идеологическим схемам «национального характера», «народной монархии» истории, культуры, религии (в этом Солоневич близок к евразийцам), где каждая из этих реалий только обслуживает центральный принцип, не имея самостоятельного голоса, лишается своей субстанциональности и исторической достоверности. Для Солоневича в его скудном эмигрантском бытии «помечтать о России» было лучом света и глотком воздуха, но для нас избавляться от иллюзий — жизненно важная задача.

Читая пассаж И. Амбарцумова о «ужасных девяностых», когда государство самоустранилось, народ вымирал, а ««поборники общечеловеческих ценностей» «наживались за счет государственного достояния», ясно понимаешь, почему у нас никогда не будет монархии в ее национальных культурно-исторических формах, а обычное правовое государство, гражданское общество по-прежнему является отдаленной и туманной перспективой. Мы, к сожалению, не ценим обретенной свободы. Свободы, обретенной в том числе и трудами представителей русского зарубежья. Нам по-прежнему хочется переложить ответственность за судьбы страны на кого-то другого и остаться прежними безгласными, безответственными подданными, подданными не важно каких «элит», лишь бы они усыпляли общество правильными словами «национально-консервативного толка».

И в этом наше общественное самосознание полностью противоположно самосознанию русского зарубежья. Не надо забывать: тот же Солоневич мог писать, публиковаться, жить, не опасаясь ареста и бессудного расстрела, в странах, где «общечеловеческие ценности» не были пустым звуком. Русские изгнанники, находясь как в демократических, так и в авторитарных по форме правления европейских государствах, оказались способны к общественной самоорганизации, к культурному, религиозному творчеству, доказав тем самым, что не «вертикаль власти» делает Россию Россией, а верность ее духовной и культурной традиции, верность, которая зиждется не на мифах и подделках, а на знании исторического прошлого и на сознании того, что истории любой страны любого народа — не объективация некой идеи, а сотворчество Промысла и свободной человеческой воли, воли каждого из нас.

Журнал «Начало» №17, 2008 г.

^[1] Платон. Апология Сократа, 38

^[2] Горы в Греции, по которым титаны хотели добраться до небесного жилища богов.