Английская идиллия у А.С. Хомякова
Творчество основателя славянофильского движения, литератора и богослова А.С. Хомякова, достаточно часто характеризуют как романтическое. Имя Хомякова часто упоминают через запятую с другими его современниками[1], принадлежность которых к романтизму очевиднее. Однако своеобразие романтизма Хомякова редко становится темой отдельного изложения, более того, исследователи впадают в одну и ту же ошибку, будучи не в состоянии обрести критическую дистанцию по отношению к его творчеству, следуя логике образов самого Хомякова. «Магия» таких слов, как «соборность», действует безотказно как на литературоведов, так и на историков философии[2]. Возможным типологизирующим принципом, позволяющим расколдовать некоторые хомяковские темы, является тема идиллического и идиллии. При этом хороший пример их раскрытия можно найти в «Письме об Англии» (1848).
Акварель английской художницы Луизы Ингрем Рэйнер (1832 — 1924).
Островом-«утопией» и страной-«идиллией» у Хомякова выступает Англия, где он побывал в 1847 году. Здесь вполне обнаруживается как позиция Хомякова — романтика, так и тот комплекс идей, который воплотился в его историософских и богословских построениях. Различие «индивидуального» и «народного» — одна из ведущих линий осмысления Хомяковым английской идентичности. Индивидуализм, — по Хомякову, — связан с эгоистическим самоутверждением («лезть на ходули» свойственно и французам, и немцам), аристократизмом и сословностью, «народность» же англичан, их демократизм — следствие религиозности, ведь, в конце концов, все люди — братья. Утром в воскресенье улицы Лондона пустеют, иные (иностранцы) в воскресной тишине Англии видят церемонность и лицемерие чопорных[3] англичан, но для Хомякова это знак серьезного отношения к обычаю:
«Люди фарисействуют и лицемерят, — скажешь ты. Это, правда, но не фарисействует и не лицемерит народ. Слабость и порок принадлежат отдельному человеку, но народ признает над собою высший нравственный закон, повинуется ему и налагает это повиновение на своих членов»[4].
Обычай — неписаный закон, в том его сила, по сути «обычай» — прямой аналог благодати (в экклезиологическом варианте той же темы). Обычай, в отличие от закона, интуитивен, почему следует англичанин своим странным привычкам — он сам объяснить не в состоянии.
«Народ, точно так же, как человек, редко имеет ясное сознание о себе; это сознание тем труднее, чем самобытнее образование народа или человека (разумеется, что я говорю о сознании чисто логическом). К тому же должно прибавить, что из всех земель просвещенной Европы Англия наименее развила в себе философский анализ. Она умеет выразиться целою жизнью своею, делами и художественным словом, но она не умеет отдать отчет о себе»[5].
«Цельный дух жизни, из которого возникают внешние формы» — исключительно романтическая характеристика, в философском плане тему целостного духа будет развивать И.В. Киреевский. В английских нравах Хомяков подчеркивает отсутствие сословной, возрастной и имущественной иерархичности, это — английская соборность. В Ричмонд-парке[6] взрослые девушки «из образованного общества» смеются, играют и бегают как дети, в Гайд-парке аристократы на чистокровных скакунах не гнушаются компании обывателей «на каких-то пегих и соловых клячонках», последние, в свою очередь, держатся с большим достоинством, хотя «плохие ездоки». Английская соборность — это и парламент, и заседание директоров Ост-Индской компании:
«Человек триста собралось в большой комнате в вечных своих черных фраках, сидят кто как попал, почти в беспорядке; иной полулежит, иной дремлет; один какой-нибудь из присутствующих говорит со своего места: это парламент, величайший двигатель новой истории. Человек пять-шесть съехались запросто, по-видимому, для того, чтобы истребить несколько дюжин устриц: это директора Ост-Индской Компании, и за устрицами решаются вопросы, от которых будет зависеть судьба двухсот миллионов людей, дела Индии и Китая»[7].
Акварель английской художницы Луизы Ингрем Рэйнер (1832 — 1924).
В обоих случаях люди равны друг другу, среди них нет ни начальников, ни подчиненных, кто-то даже заснул, но достоинство спящего, значимость его участия в общем деле никем не ставится под вопрос, причина, по Хомякову, в братском взаимоприятии и органичности английской «простоты общественной».
Парламентская полюбовность у Хомякова тождественна «связи любви», о которой он будет писать в своих экклезиологических работах. Но самый, пожалуй, важный в очерке «Англия» сюжет — описание соотношения основных политических партий Великобритании: тори и вигов. Хомяков отвергает как поверхностное исключительно политическое толкование противостояния консерваторов и «друзей прогресса», скорее, тори и виги — социальные силы, формирующие саму английскость, ее «цельный дух жизни». Этот мотив — один из ведущих и в экклезиологии Хомякова, тори и виги в экклезиологической парадигме — это католики и протестанты, или, точнее, католическое и протестантское начало в английской культуре (и в политике).
«Англия была землею христиански религиозною, но односторонность западного католицизма, восторжествовавшего вполне, обусловливала и вызывала протестантство»[8].
Силы, о которых пишет Хомяков, носят даже более фундаментальный характер.
«Однаизнихосновная, коренная, принадлежащая всему составу, всей прошлой истории общества, есть сила жизни, самобытно развивающаяся из своих начал, из своих органических основ; другая, разумная сила личностей, основанная на силе общественной, живая только ее жизнью, есть сила, никогда ничего не созидающая и не стремящаяся что-нибудь созидать, но постоянно присущая труду общего развития, не позволяющая ему перейти в слепоту мертвенного инстинкта или вдаваться в безрассудную односторонность. Обе силы необходимы, но вторая, сознательная и рассудочная, должна быть связана живою и любящею верою с первою, силою жизни и творчества. Если прервана связь веры и любви — наступают раздор и борьба»[9].
Из размышлений Хомякова можно понять, что торизм (католицизм) — «коренная», историческая и почвенная сила[10], источник знаменитого английского консерватизма, однако сама по себе она может вырождаться в механистический «мертвенный инстинкт». Вера необходима, но она может быть «безрассудной», слепой, другими словами, безличностной. Такой разворот темы вполне предсказуем и вписывается в романтический миф. Вот она — «всепоглощающая и миротворная бездна», из нее все возникает, в нее же все разрешается, уходит.
Другая сила — «вигизм», начало эгоистического самообособления,
«на дне его лежат скептицизм, не верящий в историю и не любящий ее, рационализм, не признающий законности в чувствах естественных и простых, не имеющих прямо логической основы, и разъединяющий эгоизм личности»[11].
Хомяков подводит читателя к очевидному выводу: эти силы должны взаимодействовать, их нельзя рассматривать в «односторонности», иначе они объективируются, перестанут быть живыми силами. Организм — это целое, предполагающее гармоническое взаимосочетание частей.
Акварель английской художницы Луизы Ингрем Рэйнер (1832 — 1924).
Здесь важно вновь отметить хорошо прослеживающийся романтический мотив единства природы, что обусловлено взаимодействием двух изначальных реальностей, вместе они образуют третью, синтетическую, собственно личностную реальность, сочетающую свободу и необходимость, сознательное и бессознательное, интуитивное и рациональное, народное и личностное и т.д. Подобную диалектику можно встретить, например, у Шеллинга: философия тождества серьезно повлияла на славянофилов в целом и на Хомякова в частности.
Вместе с тем, тождество вигов и тори в английском национальном духе экклезиологично и соборно, и Хомякову не доставляет больших усилий переносить эту схематику из сферы смыслов культуры в богословие и обратно[12]. Обращаясь к экклезиологической проблематике, он сохраняет в неизменности сам принцип соотношения понятий, в частности, идею «одностороннего утверждения» и требование гармонизации через принятие противоположности. Таким образом, мы видим состав идиллического, его основные конститутивные черты можно обозначить словами целостность, всеединство, но, в отличие, например, от Вл. Соловьева, целостность у Хомякова — это мир «прекрасной личности», сочетающей в себе природу и свободу, личностное и общественное («простота общественная»), рациональное и интуитивное[13]. Такое сочетание Хомяков конструирует на основе своего английского опыта, что и позволяет ощутить всю конкретность идиллического, которое оказывается еще и экклезиологичным.
Журнал «Начало» №30, 2014 г.
[1] Как правило, в связи с влиянием Шеллинга.
[2] Хороший пример «магии» — сборник «Славянофильство и современность» (М., 1994).
[3] Чопорность англичан, по Хомякову, народна, например, белый галстук и фрак у других народов вызывают стойкое неприятие как сословная и претенциозная одежда, но англичане во фраках даже пашут и ходят за скотом, фрак англичанина — повседневный национальный костюм, Хомяков готов принять и простить англичанам и фрак.
[4] Хомяков А.С. Англия // Хомяков А.С. О старом и новом. Статьи и очерки. М., 1988. С. 171.
[5] Там же. С. 172. Интересно пересечение английских впечатлений Хомякова и знаменитого стихотворения Ф. Тютчева 1855 года «Эти бедные селенья». Тютчевское стихотворение перекликается с мыслью Хомякова об англичанах сразу по двум линиям — романтической и экклезиологической. Скудости, неприметности русской природы, селений, бедности и, главное, смиренности русского народа соответствует неумение и нежелание англичан представить себя другими, смиренность народа — своего рода естественность, ее и благословляет Бог и у Тютчева, и у Хомякова. Смиренный не думает о себе, а значит, не стремится подражать другим: «Иностранные путешественники могли бы сделать то, что невозможно англичанам, но и тут встречается важное затруднение. Англия, почти во всем самобытная, сделалась предметом постоянного подражания, а неразумение есть всегдашнее условие подражания. Человек ли обезьянничает человеку или народ ломается, чтобы сделаться сколком другого народа — в обоих случаях человек или народ не понимают своего оригинала: они не понимают того цельного духа жизни, из которого самобытно истекают внешние формы; иначе они бы и не вздумали подражать <…> Вот простые причины, почему жизнь ее и ее живые силы остаются неизвестными, несмотря на множество описаний, и почему все рассказы о ней наполнены ложными мыслями, которые, посредством повторения, обратились почти в поверье». (Хомяков А.С. Англия // Хомяков А.С. О старом и новом. Статьи и очерки. М., 1988. С. 172.) Тютчевская экклезиология, как и у Хомякова, «космична», всенародна: «всю тебя, земля родная», — но в ее устроении доминирует даль, а не высь: «исходил, благословляя», — легко прочитывается противоиерархический смысл. Тютчев, как и Хомяков, недвусмысленно склоняется в сторону непосредственного соединения верующего народа с Царем Небесным.
[6] Обращает на себя внимание описание английских парков у Хомякова: «В этот чудный парк, которого красота совершенно английская, великолепная растительность и бесконечная богатая пестрая даль, полусогретая, полусокрытая каким-то светлым голубым туманом». (Хомяков А.С. Англия // Хомяков А.С. О старом и новом. Статьи и очерки. М., 1988. С. 176.) В нем есть даль: «селенья», «природа», «край», — как у Тютчева, но даль разомкнутая и уходящая в «голубой туман». Надо отметить, что образ сада имеет устойчивую экклезиологическую нагрузку (начиная с древних толкований Песни песней, сад — образ Церкви).
[7] Хомяков А.С. Англия // Хомяков А.С. О старом и новом. Статьи и очерки. М., 1988. С. 176–177.
[8] Хомяков А.С. Англия // Хомяков А.С. О старом и новом. Статьи и очерки. С. 186.
[9] Там же.
[10] «Торизм — это всякая жизненная радость … это скачка и бой, это игра в мяч и пляска около Майского столба или Рождественское полено и веселые святочные игры, это тишина и улыбающаяся святыня домашнего круга, это вся поэзия, все благоухание жизни. В Англии тори — всякий старый дуб с его длинными ветвями, всякая древняя колокольня, которая вдали вырезывается на небе. Под этим дубом много веселилось, в той древней церкви много молилось поколений минувших». Хомяков А.С. Англия // Хомяков А.С. О старом и новом. Статьи и очерки. С. 188.
[11] Хомяков А.С. Англия // Хомяков А.С. О старом и новом. Статьи и очерки. С. 186.
[12] Для Хомякова очевидно, что образ Церкви централен для культуры, политики и философии; культура экклезиологична, поэтому, например, английский парламент или русская крестьянская община — это «естественные» экклесии.
[13] Серьезное и ироническое, в очерке «Англия» Хомякова так до конца и непонятно: в шутку или всерьез он доказывает происхождение англичан от угличан. Вопрос этот остается открытым.